Саша хотела уволиться. Раньше, когда эти мысли её настигали — за придирчивым переворачиванием помидоров в поисках лоснистых, что не сохраняют вмятины от пальпации, или, как сейчас, после безуспешных попыток призвать из коридора пациента, ради которого встала в шесть утра, — Саша съёживалась, точно читала в новостях об убийстве и невольно примеряла на себя роль изувеченной жертвы, а теперь даже не менялась в лице. У неё же не жизнь, а реклама творожного сыра, где мать семейства с соответствующим золотому сечению лицом намазывает на тосты ровные снежные полосы, а муж с ребенком изящно кусают их рядом жемчужных зубов: государственная клиника в середине оранжевой ветки, собственный кабинет, приёмы по пять минут — на автомате выписывать рецепты пациентам с болезнями по учебнику, — и платят нормально, меньше, чем в частных, зато в трудовой посолиднее выглядит, шутка ли, научно-исследовательский центр. Однако уже полгода, выходя из метрового ада, Саша запрокидывала голову и любовалась чёрным мазком неба: под ногами могло хрустеть, скользить или мокнуть, а вечность молча лицезрела за мельтешением тех, кому ещё рано её обрести. Она хотела выскользнуть из своего пальто и плыть по вязким эрлгреевским рекам и егермейстерским берегам, обездвиженная и бессознательная, но было до одури жалко родителей, которые делали что угодно — возили на море, оплачивали туеву кучу учебных лет, не выгоняли из дома, — чтобы только она была счастлива.
Саша вышла из кабинета и ещё раз назвала пациента по имени-отчеству, но на неё лишь уставилась сгорбленная пенсионерка, бормочущая что-то про каких-то разоравшихся на улице птиц. Вполуха слушая отупляющий, бесструктурный лепет, она елозила ключом, как вдруг услышала знакомый шаг, точно на каждую ступеньку падает штукатурка. Опоздавший, от которого пахло тремя градусами аномальной майской стужи, забормотал, мол, проспал, долго ждал трамвай, чуть-чуть не успел, на меня наорали в регистратуре, но ничего, я так хотел Вас увидеть. Последняя реплика огоньками заплясала на Сашиных щеках, и она хмуро повела его в кабинет. Надо было поругаться с коллегами, что за хамство, у нас же тут не рынок, но Саша боялась, что её обвинят в фаворитизме: мол, то приём по часу, то это, он что, избранный какой-то? Парень молча опустился в кресло, поломал руки и анафорой склеил несколько месяцев их встреч: уйти хочу. Саша посмотрела историю приёма: шестьдесят миллиграммов бело-зелёных капсул, придётся повышать. Плохой сон, нет аппетита. Она била по клавишам, точно в игре, где надо было стукать молотком по вылезавшим зайцам. А поподробнее?
Всё плохо. У него лицо, как у Мадонны Лукаса Кранаха Старшего, только с кровавыми кратерами, голос припечатан многовековой скорбью — ещё пальцы не обсохли от чёрной ручки и бланков ЕГЭ, а уже в её кабинете. Саша знала, что пациент не человек, а комната, в которой нужно зажечь лампу, но представляла, ставя в рецепте свою фамилию над его, как они обдают друг друга своим теплом, и со временем благодаря диффузии превратятся в одно — может, им однажды даже выделят семейное общежитие. А ведь предупреждали в университете — это эффект Флоренс Найтингейл, ничего страшного, но если вышло за границы кабинета, то преступление, как в школе учитель с ученицей, только хуже, потому что от вас зависит здоровье человека, поэтому не смейте, если узнают, вас выкинут и засудят. Саша ничего предосудительного и не делала (пусть только попробуют забрать её право уволиться), лишь хотела отвешивать себе подзатыльники: ну как так, у неё что, март на дворе, мужчин что ли больше нет, чтобы в своего страдальца; он же её ребёнок, её задача, её зарплата, в конце концов. Умом понимаю, но в душе пусто. Пальцы монетками рассыпались по клавиатуре.
Это он мог бы вздыхать по той, о ком, кроме десятка историй, ничего не знает: началось в пятнадцать, на Новый год бросила девушка, плачет после пар, постоянно пьёт; Саше всё было мило. Она перечитала абзацы текста, от которого любой нормальный человек схватился бы за голову, а она не могла себе такого позволить — разве пожарный может бояться огня? — и достала коричневые бланки; на ощупь щёлк, а под первым дождём буквы размокнут до неузнаваемости, так что можно по ним хоть водку взять. Соловьи, вдруг засмеялся он, точно из горла и вправду вылетела птичка. Они не поют, а плачут. Задержав ручку над листочком, Саша заглянула в монитор — может, повысить дозу? Нет, рано — и протянула ему рецепты, объяснила, по сколько и когда нужно пить, он покивал и вдруг, щёлкнув пальцами, спросил, можно ли принести цветы в качестве благодарности. Розы, тюльпаны. В голову ударили пузырьки шампанского, и она качнулась: Ваша ремиссия будет для меня лучшим подарком. Он будто сжался и тут же скрылся в светлых, точно операционных, коридорах. Больше всего ей нравились маки.
Саша откинулась на спинку крутящего стула и едва не отъехала в стену: слава богу, закончилось, жаль только, что ненадолго — повторный приём через три недели; прямо как месячные — не успеешь нарадоваться, как опять высыпания и тоска. Она бы уволилась, если бы не этот мальчик, чью душу ей вверила регистратура, сказавшая, что у нее есть свободное окошко. Родители учили, что надо любое дело доводить до конца — интересно, всматривание в тьму они тоже имели в виду? Саша с этим точно бы справилась: раздала бы пациентов, подарила бы пальто коллеге, которая давно на него засматривалась, написала бы родителям письмо о том, что это не их вина, — но не имела на это права; кто будет тушить дома, если все пожарные уволятся, испугавшись огня? В отличие от большинства людей, они знают, как пользоваться огнетушителем.
Саша захотела подышать свежим воздухом и, закрыв за собой дверь, вышла на улицу. Ее тоненькая шерстяная броня тут же пропустила морозный клинок. Как вообще соловьи поют в такой дубак? Вестники майских дней, они должны остекленевшими глазками оглядывать не дотаявший с ночи снег и думать, как бы свалить из этого царства вечной мерзлоты, а вместо этого их звонкие трели (и откуда в такой маленькой груди столько сил?) теплом переливаются по её телу. И ничего они не плакали; быть может, иногда чирикали о своей юдоли, но всё по заказу публики. Крошечный рапсод сел на перила рядом с Сашей, наклонил головку, она тоже приблизилась, а он и свистнул прямо ей в лицо. Она хихикнула. Наверное, ещё немного поработает, а потом, глядишь, и соловьи станут всего лишь птицами.