1.
В школе учительница математики ставила ему тройки исключительно из-за вычислительных ошибок. Из раза в раз он видел в конце своих работ разочарованные красные волны: «Лёня, ты же умный мальчик, всё знаешь, просто не торопись, перепроверяй!», но продолжал считать, что лучше сдать сразу после «Ч.Т.Д.», чем сомневаться в каждой формуле и зачёркивать правильные ответы. И сейчас Лёня знает, что надо подождать, выждать хотя бы месяц — только слабаки бегут после первых трудностей, он же не слабак, да и в любом случае он никого лучше не найдёт, — но если у одиннадцати лет школы не получилось его переубедить, то у какой-то там любви тем более. Поэтому совсем скоро закончится его расколотое существование — уже не здесь, но ещё не там, — однако почему-то ему хочется отказаться от запланированных вакхических плясок, сесть под осиной и рыдать.
А вообще-то сегодня он планировал веселиться, отмечая со своими друзьями Хэллоуин, или, точнее, удачу, что они вообще собрались: не верится, что ещё недавно для встречи было достаточно дойти до соседнего ряда, а не договариваться по несколько месяцев, словно у них дети и ипотеки. К тому же, в школе можно было увидеть сразу всю их компанию, а сейчас до его с Евой квартиры доехал только Лёня и его девушка Ася. Он жалеет, что не ценил беззаботные годы, когда они, напившись, играли в настолки и спорили обо всём на свете — политике, отношениях, планах на будущее, — как будто бы они что-то в этом понимали. Сейчас, во-первых, они уже пьют не дешёвую водку и пиво по скидке, а вино, егермейстер и виски, а во-вторых, разговаривают о первом опыте самостоятельной жизни.
Конечно, прошло всего два месяца, но рассказывать истории можно было бесконечно, потому что впервые за пять лет дружбы они каждое утро видели разных преподавателей, учили разные вещи и привыкали к разным городам. Влад и Ева чаще всего ездили на синих автобусах и на салатовой ветке, а Лёня — на лазурных автобусах и зелёной ветке. В перерыве между парами они бежали обжигаться супом в фошную, а он — в пекарню, где продавали хачапури по-аджарски. Одно тело и одна душа спали в коворкинге по очереди, чтобы не пропустить пару, а он, у кого все любимые люди были в телефоне, ставил будильники. Вроде всё почти то же самое, но не совсем — учёба в разных городах породила жизни, которые уже никогда не соединишь. Лёня не считает это чем-то плохим: все пытаются найти собственный путь, и иногда он не пересекается с тем, что выбрали друзья, но это не мешает им так же любить друг друга. Проблема только в том, что некоторая любовь не допускает расстояния — физического или душевного.
До Лёни наконец доходит прохлада из открытой форточки, и он перестаёт ощущать себя пузырящимся в микроволновке сыром. Ветер треплет развешенную на люстре, стенах и даже зеркале фикспрайсовскую паутину; играет зубодробительный фонк, от которого больше всего морщится Ася, но ей не понять — это музыка их детства. Однако больше всего пугает стол, где подобно гистограмме возвышается длинный ряд бутылок, которые они, люди с двадцатью парами в неделю, пока не смогли осушить. Ему очень хочется напиться, поэтому он просит Влада налить ему чистый виски, без колы — невкусно, зато эффективно. Каждый раз, когда Влад делает напиток, он от души прикладывается к егермейстеру и уже не замечает, как его платье горничной задралось до пояса. Лёня помогает ему опустить подол и подтрунивает, мол, как в тебя ещё влезает, а Влад лишь показывает ему язык и умильно целует горлышко зеленоватой бутылки:
— Да пошёл ты. Место всегда найдётся. Знаешь, эти бело-зелёные таблетки… — он примирительно вскидывает руки: помню-помню, мщение за многолетний водовочный целибат, все дела.
— Зато помогли, — друг фыркает. — До пар-то доберёшься?
— Чья бы корова мычала, — они смеются. — Завтра у меня только лекции, где старый пердун даже в туалет никого не отпускает. Прям у дверей стоит. Сила Кориолиса важнее силы мочеиспускания, — Влад ведёт указательным пальцем по носу, поправляя сползшие воображаемые очки. — Фигня это всё. А вот ускорение свободного падения…
Лёне не по себе, и он смотрит на пляшущие жёлтые занавески. Вдруг он слышит хохот и оборачивается: Ева в костюме-тройке сидит на столе и вытирает с подбородка влажный след, а Влад всё пытается дотянуться до её губ. Подруга лишь смеётся, широко открыв рот, и предлагает жениху вместо себя яблочный сок:
— Блин, ты хоть чередуй. Я не хочу потом мыть толчок.
— Да ты чё, я как стёклышко, — возмущается он, но послушно пьёт, после того как Ева грозит ему кулаком.
Она гладит Влада по волосам, таким же короткими, как у неё, ни дать ни взять близнецы, и спрашивает, будет ли Лёня играть на гитаре. Он сегодня Оззи Осборн, для косплея на которого понадобилось лишь распустить волосы, но только вот в тур не выйдет. Ева таращит глаза.
— Ну ты чё? Даже капельку? — Он качает головой. — Ну кисонька, будь человеком. Мы так давно тебя не слушали. Уехал в свой Питер и доволен. Влад, ну ты хоть поддержи, — Её жених изображает рвоту. — И что нам теперь делать?
— Как говорится, снимать трусы… и надеть крестик, — Влад ставит стакан с соком на стол и идёт к лежащей на жёлтом диване гитаре.
Ева радостно взвизгивает и наверняка хочет его затискать, только вот страх раздавить гитару больше благодарности. Влад опирается на подушки, кладёт орфеевскую лиру местного пошиба на колени и задумчиво трогает струны. Он спрашивает, что бы им хотелось послушать, и Лёня пожимает плечами. Зато Ева точно знает, что хочет, и что-то показывает ему на телефоне — наверное, аккорды. Влад примеряется, смотрит на него, улыбается и начинает играть. Лёня не узнаёт песню и подходит посмотреть в человеческий пюпитр, но Ева отдёргивает телефон. Влад матерится, и невеста возвращает ему аккорды. Он набирает воздух в лёгкие и начинает:
— Я пел о богах, и пел о героях, о звоне клинков и кровавых битвах…
Да они издеваются. Хоть бы Стрыкало спели, ей-богу. Лёня оборачивается на Асю, стоящую у стены. Вспоминает ли она их первую встречу? Неясно: его девушка выглядит недовольной, как всегда в последнее время, неторопливо пьёт вино и смотрит на входную дверь. Её волосы треплет ветер, убивая её кудряшки, над которыми Ася колдовала целый час и из-за которых, когда ей не хватило лака для волос, бросила в Лёню фен. Она не попала и испугалась больше него, так что Лёне ещё и пришлось её успокаивать. Ася в голубой кофте на пуговицах и джинсовой юбке изображает непонятно кого — как так можно приходить на Хэллоуин? На «Стань моей душою, птица» она отрывается от любования дверью, улыбается и радостно машет ему рукой, но Лёне чудится, будто это Эриния тянет кровавые когти, и, закрыв глаза, залпом допивает виски. Когда он вновь смотрит на Асю, она уже поглощена камерным гитарником: её губы шевелятся, на щеках — или то снова игра света? — блестят слёзы. Как пить дать вспоминает. Он тянется за бутылкой.
2.
Впервые Лёня увидел Асю весной на восемнадцатилетии Евы: он завалился в коттедж с ящиком пива — оптом дешевле — и, когда жал всем руки и принимал обещания воздвигнуть ему памятник нерукотворный, заметил у стены незнакомку в жёлтом платье. Лёня не разбирался в женских нарядах, но на вид оно было слишком лёгким для марта; конечно, в помещении тепло, но до него ведь ещё как-то надо было добраться. Он, сдав пиво в общак, машинально потеребил рукав своего худи и пошёл пытать именинницу. Ева была слишком занята — она отбирала у Влада пиво, — и не сказала ему, как зовут эту девушку. Лёня, впрочем, тут же об этом забыл, потому что пивной конфликт разгорался не на шутку: Влад ни в какую не соглашался на «Балтику» нулёвку, сколько бы они его не убеждали, что с грейпфрутом в сто раз вкуснее обычного пива. Он успокоился, когда Ева всё-таки разрешила ему баночку, и смотрел на неё со смесью гордости и радости, точно на кубок. «Его психиатр меня сожрёт», — жаловалась Ева Лёне чуть позже, когда он уже сидел в кругу друзей с гитарой на коленях.
Как известно, гитарник завершает то, что не успели сделать пары спирта: после нескольких песен незнакомцы хлопают друг друга по плечам, обнимаются и собираются друг к другу на свадьбу, поминки и копание картошки. Поскольку у двери уже блестел ряд останков пива и водки, Лёня брал не те аккорды, но публика была глуха и непритязательна, и осыпала его шквалом аплодисментов. Он довольно кивал каждому из своих друзей, как вдруг увидел ту незнакомку, стоявшую у стены, и почему-то помахал ей рукой. Девушка послушно села рядом с ним на диван. От неё пахло вином и инжиром, а лицо, обрамлённое волнистыми рыжими прядями, точно из ревущих двадцатых, слегка порозовело, когда она спросила, знает ли Лёня «From Eden» Хозьера.
— Не, – отозвался он, одной рукой набирая название в поисковой строке, а другой придерживая гитару. – Сейчас. Нашёл. Блин, слушай, — вдруг осознал он, — я за весь вечер чокнулся со всеми, кроме тебя. Где ты была? Давай я сыграю твоего Хозьера и чокнемся, — на Лёню снизошло ещё одно озарение: он ведь не знает её имени. — Блин, прости, а ты ведь —
Ася. Красивое имя, отдающее шуршанием платья по тенистой аллее и какой-то книгой. К сожалению, друзья заинтересовались появившейся пиццей четыре сыра больше, чем «Honey, you're familiar like my mirror years ago», поэтому хлопала только Ася. Лёня не хотел растрачивать свой талант на одного человека и уже собирался идти выцарапывать хотя бы кусочек пиццы у людей с двадцатью репетиторами в неделю, как вдруг девушка задумчиво произнесла, что он первый человек в её жизни, который не сравнил её с тургеневской Асей. Он моргнул, не понимая, его похвалили или обосрали, но Ася вроде улыбалась. Лёне надо было что-то сказать — нельзя же просто кивнуть с умным видом и уйти, Ася явно хотела поболтать, блин, чокнутая, конечно, кто так разговор начинает, — но мысли качались на пивных волнах, и он не придумал ничего лучше, чем попросить рассказать о себе. Он тут же зажмурился: Боже, словно на уроке английского, Ася скривится и бросит его, и поделом ему, интервьюеру хренову. Тем не менее девушка не осмеяла его тупой вопрос и рассказала, что живёт в Калининграде, поступает в Москву на вышкинский филфак и хочет стать писательницей, а ещё знает немецкий и французский; в общем, мамина радость, папино солнышко и ночной кошмар всех дочерей маминых подруг.
Казалось бы, уже на этом моменте стоило вежливо попрощаться и уйти прыгать с друзьями голышом в бассейн, потому что Лёня собирался в СПбГУ на программиста, а отношения на расстоянии никогда ничем хорошим не заканчивались. Пока его рот рассказывал анекдот, заканчивающийся «Зер гуд, Вольдемар», мозг был в шоке от своих мыслей: какие к чёрту отношения? У него была лишь Ева, да и то в седьмом классе, да и то они просто обнимались между шкафчиков в раздевалке и отправляли друг другу «спокойной ночи» с сердечком. Отношений Лёня не хотел, и это было взаимно. Наверное, с ним что-то было не так, раз у него их до сих пор не было. Можно было бы спросить Еву, которая, бросив его, через два месяца начала встречаться с Владом, но Лёня потерял нить размышлений, когда Ася рассмеялась, прикрыв рот ладонью. Она отодвинула лежавшую между ними гитару и села поближе, и Лёня подумал, как было бы замечательно, если бы она сейчас обвила его шею руками и поцеловала в родинку на щеке. Вконец смутившись и испугавшись, что он озвучит своё желание, Лёня предложил принести выпить. Ася пошла за ним, и, когда он держал бутылку, пытаясь попасть в её стакан, Лёня воображал совсем уж непотребщину. Они вернулись на диван и продолжали обмениваться глупыми вопросами — какие ЕГЭ сдаёшь, какую музыку слушаешь, — как вдруг Ася спросила, какая у него любимая книга.
Ожидаемый вопрос, но Лёню он выбил из колеи. В детстве, пока сверстники играли в «догони меня, кирпич», он сидел на пластмассовой горке с томиком «Героя нашего времени». Он перечитал всю мамину библиотеку, пока в седьмом классе, как раз после расставания с Евой, он не наткнулся на «Идиота». Впервые Лёне казалось, что он читает не по-русски: вроде бы написано понятно, но картина не складывалась. Особенно его бесили монологи на три страницы — он их пропускал и дальше ещё больше ничего не понимал. Какой-то там инфернальный Рогожин, страдалица Настасья Филипповна и нытик князь Мышкин. Что хотел сказать автор? Лёне не хотел чувствовать себя тупым, и он отложил книгу; а потом началась информатика, ему понравилось программировать, а ещё ему купили мощный компьютер с двумя мониторами, поэтому для чтения как-то не осталось времени.
В итоге Лёня ответил, что ему нравится «Идиот». Оказалось, у этого вопроса был правильный ответ, и он угадал: у Аси он был любимым у Достоевского, и она устроила ему лекцию на десять минут про этот роман. Лёня ничего не понял, кроме того, что князь Мышкин не любил Настасью Филипповну, а просто хотел её спасти, но у него это не получилось, потому что нельзя спасти человека, который сам этого не хочет. Ася захлёбывалась восторгом и дальше: в двадцать она сменит имя на Аду в честь романа Набокова, а потом начнёт публиковать свои рассказы, потом её позовут в издательство, и тогда жизнь точно наладится.
Лёня хотел спросить, что сейчас не так с её жизнью, но Ася слишком быстро скакала от реплики к реплике. В какой-то момент она предложила Лёне поступить вместе в один город. Он не удивился и согласился. Более того, он знал, чем это аргументирует Ася, — «никто не понимал меня лучше, чем ты». Обычная пьяная болтовня. Однако почему-то в этот раз всё звучало серьёзнее. Как там — через два часа позвать на свадьбу — только вот на чью? Ася сказала, что хочет включить ему свою любимую песню, и ему, выросшему на ЛСП и Стрыкало, очень понравилось, — или же скорее понравилось под неё танцевать? Он чувствовал себя Фаэтоном — солнце так близко, но он его не достоин, если приблизится, то сгорит на колеснице. Не имеющий — расстояние — голоса — кто вообще захочет с ним встречаться? — логос во мне — лучше не узнать, чем расстаться, зная, что теряешь — раскаляется добела — нельзя!
Асю била дрожь, и Лёня предложил ей свою толстовку. Он тут же об этом пожалел: Господи, как в дурацких мелодрамах, — но, кажется, такой троп там неспроста, потому что, когда его худи обнажало Асино плечо и из-под него забавно выглядывало платье в цветочек, девушка казалась ещё красивее. Лёня взял её за руки под предлогом проверить, стало ли ей теплее. Какой идиот, Боже, просто кретин. Надо было отправиться играть с друзьями в настолки, но в тот вечер Лёня окончательно уложил разум на лопатки и, когда Ася ушла в туалет, принёс ей кусок торта, украшенный цветком из мастики и талкыш калеве. Она смутилась, но торт взяла. «Слушай, я видела, что пирамидки только наверху, а лилии внизу. Как ты нашёл кусок с обоими?» — полюбопытствовала девушка, поднося ко рту вилку. «Я очень старался», — проговорил он, слизывая с пальцев крем, в который он нечаянно угодил, переставляя лакомые украшения, которые ни при каких обстоятельствах не могли быть вместе.
Когда Лёня проснулся на том самом диване, где они болтали, было уже десять утра. Рядом с ним лежало аккуратно сложенное худи, но Аси нигде не было. Он уже было подумал, что её выдумал, но, зайдя в «Телеграм», увидел сообщение от Аси: она извинялась, что не попрощалась, мол, вылет был ранний, а он отрубился, и будить как-то не хотелось. Лёня поставил реакцию с плачущим эмодзи и написал, что ничего страшного. Откуда у неё его номер? Он не был уверен, что они обменялись контактами. С этим животрепещущим вопросом Лёня вышел на кухню, где его встретили смехом. «Вы чё?», — насупился он. «Проснулся наконец, герой-любовник, — подмигнула ему Ева. — Весь день рождения провёл с моей подружкой из садика. Тогда в отместку я тебя заберу на её дне рождения. Хотя, стоп, не получится. Ты будешь слишком занят трах — ». Лёня посоветовал ей сходить на хер Влада, раз она такая озабоченная. Он, конечно, тоже был озабоченный, но скорее тем, как продолжить общение с Асей.
Последний раз Лёня заводил новых друзей пять лет назад и не помнил, что надо для этого делать. Наверное, это знание всё равно бы ему не помогло, потому что, во-первых, Ася не учится с ним в одном классе, что сужает наполовину темы разговора, а во-вторых, он не хотел с ней просто дружить. Однако тут, как в «Симсе»: нельзя сразу комплименты, сначала надо подружиться. С похмелья Лёня не придумал ничего лучше, чем спросить, насколько близко они дружат с Евой. Ася написала, что сейчас не очень, потому что она в седьмом классе переехала в Калининград, но стабильно созваниваются раз в два месяца и делятся всеми накопившимися сплетнями. А он? Лёня сказал правду — что они встречались, но теперь просто друзья, потому что Ева выходит замуж за Влада. Ася тут же ответила: «Только поэтому?», — и игнорировала его сообщения пару часов.
За это время Лёня ругал себя за то, что не умеет говорить по-русски. Конечно же, не только поэтому, прошло столько лет с их отношений, Ева просто его очень хорошая подруга, практически член семьи, и он старался это объяснить, но увидел, что написал сорок сообщений, и решил удалить все, кроме «Нет», «Это было в седьмом классе» и «Я не уверен, что я её вообще любил». Лёня помыл посуду, выкинул бутылки, поехал домой, сделал вариант ЕГЭ по профмату, а Ася всё не отвечала. Значит, не судьба. Он откинул голову на спинку кресла и поджал губы. Ну блин, ну нет, ну почему… Его телефон, лежавший на кровати, завибрировал. Лёня вскочил, перед глазами потемнело, но он смог увидеть, что ему написала не «Додо Пицца». «А ты вообще когда-нибудь был влюблён?»
За вечер они перешли от разницы калининградской и казанской погоды к обсуждению жизни после смерти — Ася считала, что их ждёт вязкое ничего, где они будут вечность бездумно плыть, слепые, немые и неспособные понять, где они находятся, а Лёня не мог себе представить, каково это — вообще ничего не чувствовать, — и скорее склонялся к тому, что мозг просто будет вечно заново показывать им их жизнь. Они перешли от шуток к флирту, от неловкости к ощущению, что они всю жизнь друг друга знали, и от обсуждений университетов до обещаний встретиться. Сначала он хотел прилететь в Калининград, но не смог придумать почему, однако, слава богу, Ася ни с кем не общалась у себя в классе и приехала на его последний звонок.
На вальсе Лёня со своей новой подругой стояли поодаль в толпе зрителей и, поддавшись внезапному порыву, неловко взялись за руки (он и забыл, какие у неё такие мягкие ладони, точно лапки котика, и устыдился своих мозолей от подтягиваний), а вечером пошли к Асе в отель. Её зрачки стали единым целым с радужкой, кондиционер в комнате дышал на ладан и даже не трепал ленту выпускника на её груди, поэтому на рубашке было расстёгнуто четыре пуговицы. Он мог видеть её чёрный кружевной лифчик, к которому ему не было доступа, и до хруста разгибал пальцы о край стакана. Разум умолял его пойти домой готовиться к экзаменам, но сердце снова победило, и Лёня ей во всём — не сразу успешно, в первый раз Ася нахмурилась и дрожащим голосом сказала, что услышала только «ты самая прекрасная девушка из тех, которых я встречал». Наконец Ася бросилась ему на шею, как в тех грёзах на дне рождения Евы. Лёня гладил её по спине и недоумевал, почему в мелодрамах героев распирает от счастья, когда им ответили взаимностью, а ему вдруг стало очень тоскливо. Если бы он ещё немного подумал, то смог бы описать своё чувство и поделиться им с, получается, уже своей девушкой, но Ася пробормотала, что она вообще-то не умеет целоваться, и весь мир сузился до поспешного чтения гайдов.
Его лето разделилось на Эдем и безликие этажи, которые оставил мчащийся к долгожданной цели лифт: видеться раз в месяц было грустно, но терпимо. В июле же они оба соврали, что едут с Евой отдавать аттестаты, и отправились в недельное путешествие из Петербурга в Москву (к сожалению, они всё-таки не смогли избежать четырёхлетних кандалов, потому что Ася наотрез отказалась учиться где угодно, кроме московского кампуса Вышки). И если в Питере он в честь первого маленького «юбилея» подарил Асе кольцо с малахитом и после маленькой лекции пообещал запомнить, что обручальное обычно носят на безымянном пальце правой руки, то в столице утешал свою плакавшую девушку.
— Она сказала, что я дура, раз буду безнадёжно и безденежно разбирать сотни текстов. Мол, есть нормальные профессии: переводчик, программист, маркетолог, — а кто такой филолог? «Что тебе больше нравится, пятьдесят тысяч или двести пятьдесят?» — горько передразнила Ася. — Мне нравится, когда я не хочу вылезти из окна!
— Котик, твоя мама не права, — Лёня поцеловал её в плечо, пожалев, что нельзя высосать душевную боль, как яд, и чувствуя свою бесполезность. —Ты ведь хочешь на филфак, не на рекламу там.
— Ну да! Я ей то же самое сказала! А она такая: «Ну, отрицать, что филология бесполезна для будущей карьеры, это как спорить, что рыба бегает быстрее льва», — Ася снова всхлипнула. — Поэтесса хренова. Зачем рыбе вообще бегать? Она плавает быстрее. Может, ей даже никогда не понадобится выйти на сушу. Что за бред? Она меня точно ненавидит.
— Мне кажется, она просто хочет для тебя лучшего, но для вас оно разное, — он притянул её к себе и погладил по волосам: хотелось её расцеловать и сделать всё, о чём он мечтал ещё с весны. — У тебя правда талант, я до сих пор в шоке от твоих рассказов, даже иногда абзацы в интернет забивал, думал, что это Достоевский, — она жалко улыбнулась и шмыгнула носом. — А когда ты узнаешь, как строятся тексты, ты и вообще будешь… — больше писателей он не знал. — Котик, я очень тобой горжусь. Я бы не смог пойти вопреки моим родителям.
— А что мне делать? — у неё затряслась нижняя губа, и Лёня вдруг подумал, стоит ли любовь к чему-то таких истерик. — Я больше ничего не хочу. А мать меня такую не потерпит. И что мне делать? Что я за человек такой? — и заплакала.
— Лучший на свете. Знай, что я всегда буду рядом и съем всех, кто посмеет тебя довести до слёз. Я же Лёня, — его девушка хихикнула и вытерла нос о его футболку.
Интересно, поверил бы тот лев, бесстрашно защищавший хозяйку, что всего через полгода захочет сбежать, поджав хвост? Теперь ему казалось, что проблемы начались на его восемнадцатый всемирный день рома, когда Лёня изнывал в синем свитере в полоску и джинсах (будь проклята августовская жара), но не мог переодеться, потому что в судоку, как бы он ни старался, два числа оказывались в одной колонке. Вдруг Ася, лежавшая рядом, начала его щекотать, и он, отложив телефон, перешёл в наступление. Его девушка канючила, чтобы он от неё отстал, и пыталась увернуться, но безуспешно. Наконец они успокоились, и Лёня уже хотел вернуться к судоку, как вдруг понял, что сидит на Асиных бёдрах. Ему стало неловко — он же слишком тяжёлый, — и он попытался встать, но Ася ухватила его за ремень. Они молча посмотрели друг на друга. На улице пели «Туган як». Лёня застыл, не зная, что делать, — может, он что-то неправильно понял, Боже, а если правильно, как же страшно, на словах он Лев Толстой, а на деле, — пока Ася не положила его ладонь к себе на грудь. Он сглотнул. Ася одобрительно ему улыбнулась. Он сжал её грудь и услышал стон, который раньше раздавался только с телефона. Ася, в свою очередь, погладила то, что уже выпирало между его ног. Боже мой. Какие же люди звери.
Потом Лёня расслабленно лежал на подушках, думал, что стал любить Асю ещё больше, и гладил её растрепавшиеся волосы, покоившиеся на его груди, как вдруг почувствовал что-то мокрое на свитере. Он очень долго пытался узнать, что случилось, но его девушка лишь прятала лицо в его шее и просила оставить её в покое. Лёня почувствовал себя мясником, отделившим клёсту крылья от тельца, в голове стучало «Она же сама хотела», но почему тогда Ася плакала, словно ребёнок, у которого забрали игрушку? Его девушка так и не призналась, а когда успокоилась, тут же полезла снова, так что Лёня решил, будто всё в порядке, и не заговаривал о случившемся.
После Асиного отъезда ему казалось, что её подменили: вместо рассказов она скидывала ему длинные абзацы о том, что никто не расстроится, если она умрёт. Лёня каждый раз уверял, что она не права, она ему нужна, не нужно об этом думать, он никогда не перестанет её любить, но Ася мастерски ставила ему шах с ежедневным, Господи Боже, ежедневным нытьём о том, что у неё задержка. И тут Лёня каждый раз писал, что это просто стресс из-за грядущего переезда, но тут, в отличие от любви, он не мог сказать наверняка. От шуток Аси («Нам придётся найти квартиру где-то между Питером и Москвой») его коробило: не дай Бог, они и сами ещё дети, как можно так беспечно к этому относиться, пусть идёт к гинекологу.
А его добило начало учёбы: адаптация к новому городу, к людям, в конце концов, к общаге, где из кухонного шкафчика на него по утрам выползали тараканы, а Лёня зажимал рот рукой, чтобы не разбудить соседей, была мучительной; ему хотелось свернуться клубочком и проснуться в Казани, где молоко в кастрюле не сворачивалось и в ванной на него не падал душ, а не отвечать на сорок новых сообщений от Аси, которая расстраивалась, потому что он весь день ничего не писал. Он злился: конечно, если бы он жил в съемной квартире, у него бы тоже находилось время на нытьё. К тому же, у Аси даже начались месячные — что ей ещё не хватает для счастья? Разумеется, Лёня тоже безумно скучал, но если у него не хватало сил постирать одежду на выходных, то на общение и подавно. Питер и Ася тянули его на себя, будто он одеяло или канат, выдирали у него конечность за конечностью, точно отламывали маленькие кусочки теста в чак-чаке; он не мог ни объединить их, ни выбрать что-то одно, а ежемесячные встречи стали напоминать брошенный голодающему кусок хлеба. Больше всего на свете он хотел, чтобы это закончилось.
Лёня давно об этом думал, — впервые на свой день рождения, мимолётно во время ссор, — а потом, когда она картинно бросилась на диван из-за отъезда в Москву и рыдала два часа, перед его глазами вдруг высветились параллельные отрезки. Из уст Аси он слышал лишь собственное имя, сам явно не тянул учёбу и отношения на расстоянии, — следовательно, им нужно расстаться. Лёня решил бросить свою девушку после поездки в Москву, — надо же оставить последнее хорошее воспоминание. Сейчас он думает, что это было абсолютно идиотское решение. Лучше бы сразу бросил, потому что эти три дня провёл в смятении: в интернете Ася казалась препятствием к счастливой жизни, а в реальности — самым любимым на свете котиком, и он сомневается, можно ли тут воспользоваться теоремой Фалеса.
Лёня уверяет себя, что нельзя верить временному помешательству, но, поглядывая на календарь (после этой вечеринки у них остаётся только поездка в аэропорт), надеялся, что время замрёт и он успеет ещё раз выписать все плюсы и минусы, как в детстве, выбирая между школами. Тут же счёт сравнялся и перевесить может лишь сила его любви, наитие, озарение, которое Лёня ненавидит: если решать задачи, так по формулам. Он подходит к Асе, обнимает её и опускает голову ей на грудь, расслабляясь от того, как она играет с его волосами. Он хочет довериться своей девушке — может, она напишет другое решение? — но боится, что она опять расплачется.
3.
Влад откладывает гитару и предлагает Лёне сходить покурить. Лифт не работает, и Лёня ужасается, что потом придётся подниматься на тридцать первый этаж — будьте прокляты московские «человейники». На улице свежо, небольшой минус, суставы звонко хрустят, Влад кутается в куртку и поджигает сигарету, а ему хорошо в свитере — в принципе, даже к лучшему, если вдруг откинется от пневмонии. Лёня закидывает голову и видит бледный кусок луны, почти скрытый серыми кустистыми облаками, представляет, как единственным общим у них с Асей будет этот диск да ветер с Балтийского моря, и тяжело вздыхает. Как он вообще мог думать, что у него получится её бросить? Влад тычет его в плечо.
— Чё задумался? — Лёня яростно трясёт головой. Влад ведь может не то подумать и начать его отговаривать. Бесполезная трата сил — отговаривать надо не его. — Ну ладно. Как тебе Питер? — он пожимает плечами. — Ну и зачем ты туда рванул?
— Баллов не хватило, — Лёня морщится: неправда. — Точнее, в Москве жить не хотел, — Отговорка. — Если совсем честно, дурак потому что. Так-то и там, и тут центр красивый, остальное дыра. Ну, максимум атмосфера разная, но её-то люди создают. Там неплохо, зато здесь мы бы чаще виделись, и мне потом не надо было долго нагонять программу.
— Долго? Ты ж тут на пару дней, — Лёня говорит, что у него сложная учёба, и от домашки хочется… ну, кричать. Он хотел сказать, что повеситься, но это было бы совсем по-скотски по отношению к Владу. — Ой а. Сразу видно, олимпиады не писал. Помнишь, я по полгода пропускал и ничего, не отчислили, — Лёня возражает, что из их лицея не выгоняли даже за попытку поджечь спортзал, тут же жалеет об этом, но друг только смеётся. — Да пошёл ты. Ну, видеться мы бы всё равно часто не могли. У нас же многие кфушные. Или ты про свою ненаглядную? — Лёня смущённо отводит взгляд. — Блин, не знаю, у вас какие-то отношения Шрёдингера. Одно дело друзья, другое девушка. Так-то хочется, ну, потенциально жизни соединить. А тут как, если вы банально не понимаете, как у кого дорога до вуза выглядит? Лучше, наверное, уже после поступления с кем-то встречаться. А как у вас я бы чокнулся.
— Это тяжело, конечно, — уклончиво отвечает Лёня. — А тебе как учёба? Тянешь?
— Ты тему не переводи, — хмурится Влад, настырный сукин сын. — У вас всё нормально? — он кивает, закашливаясь от дыма в лицо. — Почему врёшь?
— А тебе какое дело? — огрызается он. — Ты вообще кроме Евы ни на кого внимания не обращаешь.
Влад вздыхает, стряхивает на землю окурки.
— Есть такое. Не знаю. Да ты ведь и сам так делаешь.
Они молча разглядывают окна, на которых уже висят гирлянды, прислушиваются к ссоре около круглосуточного магазина; кажется, разбилась бутылка. Через дорогу мерцает красная М; сейчас бы уехать куда-нибудь, до Бунинской аллеи или Новомосковской, Ася рассказывала, что они от центра самые дальние, в Индию, Мексику или Катар, где жарко и их никто не найдёт. Лёня напоминает о своём вопросе, друг разводит руками: ожидаемо сложно, но нравится. В принципе, он вообще учиться больше не хотел, но Ева сказала, что после рождения ребёнка в вуз он точно не поступит: не до этого будет. Влад тушит сигарету о землю и выкидывает её в мусорку. Лёня шмыгает носом.
— Пошли, — Влад неловко кладёт руку ему на плечо. — Нас там уже заждались. Надеюсь, по пути не умрём.
Давно он так не потел. Запыхавшись, они заходят посреди спора своих девушек. Уже порядком пьяные, они сидят на полу и обсуждают, есть ли вообще любовь всей жизни: Ева говорит, что нет, любовь — это про выбор, сколько раз выберешь, столько и будешь любить, Ася возражает, что она-то с Владом практически с младенчества, её подруга отвечает, что так просто сложилось, если захочет, всегда может уйти. На этих словах Влад прикладывает руку к сердцу и бросается на диван. Лёня морщится от знакомой сцены, но в этот раз всё было лучше, потому что наигранно.
— Меня кинули! Меня не любят! Меня не любят настолько, что готовы изменить с воображаемым мужиком! — стонет Влад.
— Да ты чокнулся, — подходит к нему Ева. Ася остаётся сидеть в позе йога, и Лёня треплет её по волосам. Она гладится, как настоящий котик. — Ни о каком мужике речь не идёт. Да и вообще, это же гипотетически. Видишь? — она сует ему в лицо свою ладонь. — Кольцо на мне. — Влад целует её пальцы, подуспокаивается, но бурчит, откуда тогда такой разговор вообще возник. — Мы в «Правду или действие» играем. Хотите?
Все полукругом садятся на ковёр, причём Ася с Лёней оказываются в середине. Он гладит её руку, и его девушка спрашивает, всё ли хорошо. Лёня кивает — бедный его котик. Сколько ещё ему осталось этих прикосновений, прежде чем он больше никогда её не увидит: вечность, как считал летом, или ноль?
— А когда мы поедем домой? — тихонько уточняет Ася. — Мне всё нравится, конечно, но тебе же в четыре вечера вылетать. Ещё вещи собрать, ещё… — пообниматься, поразговаривать, полежать, Господи, за что ему это всё?
— Как метро откроется, — обещает Лёня. — Хочешь домой? — она кивает и расстроенно вздыхает. — Бедный котик, — за что ей попался такой слабак?
— Так, Влад, правда или действие? — он выбирает зассать, и Ева нажимает на кнопку в приложении. — Ой, куда я жмав… Тут было что-то про любовь, но я не туда ткнула, и оно исчезло. Ладно, может, ещё вернётся. Как говорится, у меня две мысли, и они все ходят по кругу… Так, пофиг, следующее. Хммм… Надо рассказать о самом трудном испытании в твоей жизни, — она озабоченно смотрит на Влада. — Может, пропустим?
— Да всё в порядке, не переживай, — его невеста вздыхает и опускает голову ему на плечо, прикрывает глаза. — Ну, как вы все знаете, в девятом классе был такой ситком «Влад против посещаемости» с клиффхэнгером «Сгорел мозг, гори и спортзал», — Лёня с Евой переглядываются: как такое забудешь, несколько часов в ментовке сидели. — Вот, собственно, и оно. Давайте дальше.
— Я не поняла. А можно поподробнее? Если, тебя, конечно, не затриггерит, — опасливо добавляет Ася. — Просто я читала, что травма появляется не тогда, когда что-то ужасное происходит, а когда ты о нём вспоминаешь.
— Да чё ты, всё норм. Я уже столько раз об этом вспоминал. Так, ну, смотри… Как-то раз в девятом классе я потерял ко всему интерес, ежедневно думал о суициде, ну и всё там по шкале Бека, — Лёня вздыхает: он тоже недавно её проходил, представляя то Асю, то себя. — Вместо похода к врачу я огрызался на всех, кто пытался со мной заговорить. Круто? Вот так все подумали и ушли, кроме Евы. Конечно же, мне это не понравилось, какая жесть, меня любят. Я не отвечал на её сообщения. Говорил ей всякие гадости. И писал только по ночам, что я очень её люблю и прошу прощения за всё, что ей сделал. Ева очень пугалась и приезжала ко мне, но всё равно меня не бросала, да, котёнок? — И ерошит ей волосы. — Однажды я проснулся и решил, что слишком тут задержался. И на перемене сказал, что ненавижу её. Буквально через урок я раскаялся, умолял взять меня обратно, но она ожидаемо послала меня куда подальше. Ну я и пошёл в спортзал. Воняло капец. Ну а там по наклонной. Истерика, психиатр, Ева вынимает меня из петли, — Ася дрожит, и Лёня переплетает их пальцы. — Вот такие дела. Покруче сериалов. Не знаю, что бы со мной стало без неё, — он целует свою невесту в лоб, а девушка бормочет, что он бы до вуза не дожил.
— Ты такой сильный, – вздыхает Ася, — что смог это пережить. Если бы такое случилось со мной, я бы —
Влад её перебивает и говорит, что раз она терпит такого идиота, как Лёня, то какая-то фигня с башкой ей нипочём. Проще выйти в ремиссию, чем заставить его измениться. Ева толкает его в бок, а Ася ёрзает и кладет голову Лёне на колени. Он робко гладит свою девушку по волосам, вспоминая, как это случилось в казанском отеле: непривычная тяжесть пугала — тело же хрупкое, вдруг он дёрнется и уронит, — а Асе не было страшно, она с зажмуренными глазами уткнулась в его живот и сопела. По спине пробежали мурашки, и Лёня осторожно провёл руками по её отливающим медью кудрям, борясь с навязчивым желанием их срезать и положить под чехол телефона. Встретят ли они ещё один май? Для этого кто-то должен быть сильным. «Я люблю тебя», — шепчет он, нагибаясь и целуя свою девушку в макушку, она хихикает и садится, теперь по-странному пусто.
— Ася, твоя очередь, — говорит Ева и смеётся.. — Блин, это просто потрясающе. Опиши свой последний секс.
Его девушка мнётся, Ева смотрит на него и выразительно играет бровями, а Влад отворачивается и жадно пьёт сок из бутылки. Ася притворяется, что забыла, но Ева хохочет, тыкает Лёню в грудь, называет его импотентом и интересуется, не стыдно ли ему тратить Асины лучшие годы. Он шутливо посылает её на Владов хер, но его девушка опускает голову и теребит малахитовое кольцо, поэтому приходится возмутиться:
— Ты че? Отстань от неё, это же игра, а не допрос.
— Что же вы там такое делаете? — не унимается Ева. Ася всё крутит кольцо и, кажется, вот-вот расплачется. — Видимо, ты всё ещё ничего не знаешь, кроме своей правой руки. Ася, если хочешь, я дам тебе Влада погонять. Вот он —
— Да ты офигела, — возмущается Влад. — Не надо меня никому отдавать. Лёня прав. Если Ася не хочет, не надо. Давайте дальше. А ты иди, не знаю, сока попей, протрезвей. Это же твоя подруга.
Ева извиняется, но как-то неискренне. Лёня наклоняется и целует свою девушку в горячую щёку. От её кожи пахло спиртом, его (ну, их, он же в её ванной моется) гелем для душа с абрикосом и чем-то особенным, Асиным. Возможно, он начинал понимать, почему матери сходят с ума по запаху своих детей. Фу, Господи, какой ужас.
4.
Лёне выпадает действие побрить ноги игроку слева. Ева залезает на стиральную машину с телефоном в руках, Ася опирается о раковину, а Влад со страдальческим лицом опускается в ванную. Под шум воды, в которой Лёня смачивает лезвие, прежде чем прорваться через чёрные джунгли, он вспоминает, как прошёл их с Асей последний секс, — если он и правда был последним, то это омерзительно, точно на дорожку посидел. Страсть валится на них, как снег на коммунальщиков, Ася в футболке с пятнами от зубной пасты, он собирает волосы в хвостик, и какое, оказывается, тело длинное, всё не перецелуешь, в тишине её тяжёлое дыхание и шелест громче церковных колоколов в воскресенье, он отворачивается, так и не может соединить его девушку из слов с той, что так двигается, она просит посмотреть ей в глаза, Господи, за ним будут следовать по пятам хуже Ореста, хоть бы он поперхнулся своим «Я люблю тебя» и умер на месте, её глаза сияют, а скоро будут мироточить, так и есть, после этого она обнимает себя за плечи и с притворной улыбкой вздыхает, словно верит, что он её не выучил, он мог бы что-то сказать, мог бы попытаться всё спасти, но вместо этого молча открывает судоку и протягивает Асе телефон; она прикусывает губу, задумавшись, и делает первый ход, меняя числа местами.
Отложив бритву, Лёня намазывает ему ноги липким кремом, чтобы кожа потом не отвалилась, и они возвращаются в комнату. Ася хочет ещё выпить, и Влад, как бабушка, от души наливает ей два стакана виски с яблочным соком. Она грустно смотрит на пустую бутылку вина, делает глоток и морщится. Как известно, свято место пусто не бывает, поэтому её стаканы разбирают Лёня с Евой. Он жадно пьёт. Ему кажется, что Влад, паршивец, налил ему только сок, но друг, принюхавшись, хлопает его по плечу и советует сидеть ближе к туалету. Лёня наблюдает за тем, как Влад подходит к Асе, что-то ей невнятно говорит, она так же невнятно отвечает, и они садятся вместе на диван. Он слышит слово «психиатр» и продолжает пить, это опасно, ещё чуть-чуть и его стошнит словами, но не останавливаются, пока его рывком не оттаскивают от стола:
— Хватит. Есть разговор. И страх за грязный толчок.
— Окей. — Он хочет сесть на диван, к Асе, но Ева странно на него смотрит и предлагает лучше за стол. Они садятся друг напротив друга, и Лёня чувствует себя школьником, который случайно матернулся перед родителями. — Мама, мне страшно, не ругай меня.
— Какой ругать, я по поводу свадьбы. Надо разобраться со списком гостей. — Ему хочется зажать уши. — Вам с Асей делать совместное приглашение?
Лёне кажется, что он попал в пьесу, где все знакомы со своими ролями, а его без суфлёра вытолкнули под свет софитов. Он выходит из своего тела и оглядывается: занавески танцуют под режущую уши электронщину, Ася смотрит в телефон Влада, а он гладит её по плечу, Ева откидывает пряди с лица и щёлкает пальцами перед ним — а там никого нет. Лёня хмурится, выставляет руки, но они обнимают воздух. «Почему ты молчишь? — грозно спрашивает он. — К задаче дали подсказку. Что ты думаешь теперь?» Он приходит в себя, когда Ева трясёт его за плечо.
— Ты в порядке? Не тошнит? — Он качает головой. — Слава богу. Ладно, пока решу с остальными друзьями. Если что, не стесняйся, пиши, я постараюсь помочь. Я же специалист со стажем.
— Ты не жалеешь, что осталась с Владом? — вырывается у него. Ева охает, а он сжимает переносицу. — Извини. Случайно. Забыли. Тебе принести выпить? — Поднимается. Если он выпьет ещё чуть-чуть, то перестанет нести чушь.
— Стоять, — Послушно садится. — Не забыли. Нет, не жалею, и никогда не буду. Да, тяжело, он уже несколько лет не может выйти в ремиссию, что бы он там вам ни говорил. Иногда мне кажется, что я сижу в окопе без шлема, но я его люблю, — Лёня вздрагивает, как просто это звучит: не мольба, не угроза, а просто факт. — Это как вернуть в приют котёнка, у которого одна лапка короче другой, и взять домой породистого. Да какая вообще разница? Наверное, с тобой мне было бы проще, я всегда Питере хотела учиться, — усмехается, — к тебе бы не пришлось приезжать по ночам и думать, успела или нет, Боже, как вспомню, так вздрогну. Но семью-то я хочу с Владом. А с тобой я бы и собаку не взяла.
— А если бы вам обоим было хреново? — тихо спрашивает Лёня, игнорируя её последнюю реплику. — Ну представь: один истерит, другой молчит. И ничего не изменится. Плохо и вместе, и порознь. Жизни нет ни сейчас, ни потом. — Ева берёт его ладони в свои, со спокойствием главнокомандующего размышляет над дальнейшими действиями:
— Потом тоже будет жизнь. Кто-то там говорил: «В моём конце — моё начало». Ну, пофиг. Да, дела… Тут как с учёбой. Хочется в окно, но вдруг стоит помучиться, и станет легче? Вдруг это всё-таки моё? Отчислиться или терпеть? Любое решение дастся тяжело. Надо просто выбрать, на какое «тяжело» ты согласен. И разрешить себе ошибаться. Всё в жизни поправимо, кроме смерти, — она гладит его по щеке. — Влад не понимает, зачем стараться, если всё однажды закончится. Я постоянно с ним спорю, говорю, что прелесть жизни именно в конечности. Сериалы тоже надоедают, если в них двадцать сезонов, — Ева улыбается. — Я думаю, если хотя бы минуту было хорошо, то значит, всё было не зря.
Раздаются нетвёрдые шаги.
— Ев, я кольцо потерял.
— Отец небесный, — девушка поднимается. — Лёня, Ася кто из вас самый глазастый?
— Я самая пьяная, — отзывается его девушка.
— Готов поспорить, — вздыхает Лёня, кладя голову на стол.
Какое-то время шуршат, падает коробка, звенят бутылки, пока не раздаётся победный крик Аси, похожей на подружку невесты, которая поймала букет. Сквозь туман они с Евой обсуждают кольцо — эллинское, как лавровый венок, родителям не понравилось, ну, женятся-то не они, а можно спросить, как на помолвку отреагировали, да ты чё, не стесняйся, ты же мне как семья, ну, они не удивились, у нас принято рано, я вообще считаю, что если любишь, то ждать нечего, всегда можно развестись, главное — составить брачный договор, хотя в случае с Владом и делить-то нечего. Лёня поднимают голову, все сидят на диване, Ася с краю, он протискивается к ней, вдыхает инжирные духи, протягивает руку, чтобы притянуть её лицо к себе, но промахивается, его девушка смеётся и кладёт её себе на бедро; он бы с удовольствием, ванная большая, ну да, проклятый змий, твоя взяла, но для этого Лёня слишком пьян. Его обнимают, гладят по голове, и раздаётся шёпот.
— Знаешь, а я бы тоже хотела выйти замуж.
— Ну не сейчас же?
Повисшая тишина кайлом ударяет Лёню по голове. Затем Ася громко смеётся и отпускает его. Он смотрит на своих друзей: Влад избегает его взгляда, а Ева поджимает губы. Разумеется, от него не этой реакции ждали, да и он сам от себя в шоке, но почему-то не хочется взять слова назад. Лёня не может представить Асю подле себя в белом платье, откровенно говоря, даже в мишуре, или как они снимают похожую однушку и принимают его гостей. Ева спрашивает у Аси про учёбу, та отвечает невпопад, и его охватывает нежность, будто к уличному котёнку, которого подкармливаешь, но домой не берёшь, потому что аллергия. Для Влада любовь — спасение, для Евы — жизнь, для Аси даже представлять не хотелось, а Лёня пока не знает. Значит, он не должен никого тащить в пустоту ещё не купленной квартиры.
Теперь всё и правда кончено. Ему спокойно, как если бы после тщетных попыток подстроиться под расписание друга он бы просто решил не звать его на день рождения. Лёня перехватывает жалобный взгляд Аси, точно у побитой собачонки, вьющейся у ног хозяина, и понимает, что всё равно будет тяжело расстаться. Он надеется, что это всё было не зря и однажды Ася сможет написать по мотивам их несчастных отношений великий роман. Впрочем, кого он обманывает? — лучше бы он тогда не пришёл на день рождения Евы. Лёня поднимается. А ведь он никогда не забудет, как Ася заправляла футболку в трусы, чтобы не топорщилась, не признавала зонта и не торопилась, когда красный свет заставал её посередине пешеходного перехода; ему больше никогда не будет восемнадцать, может, он вообще больше никогда не полюбит.
— Слушайте, у меня же ещё осталась правда.
Лёня жмурится, но образ девушки плывёт, поэтому различает лишь севший на подлокотник дивана силуэт. Куда она собралась? Громче рёва ночных гонщиков Ева читает вопрос, который, должно быть, он себе выдумал. Не может же быть, что из всех правд мира Асе выпало: «Что для вас любовь?»
— Хм. Сложно. У меня сейчас столько мыслей в голове, что они могут принадлежать разным людям. Вообще я сейчас вспомнила, что слово целовать на каком-то там дальнем уровне родственно словам исцелять и целый. Мы целуемся, потому что любим друг друга, и становимся целыми. Любовь делает нас целыми. Но всему приходит свой срок. Я считаю, что не имеет смысла склеивать разбитую чашку. Если пытаться из неё пить, можно только порезать губу, — когда у Лёни наконец получается проморгаться, он запоздало осознаёт, что Ася на него смотрит. — Что делаешь, делай скорее, — и отвешивает ему пощечину.
На самом деле он сначала не понимает, что происходит: вот Ася что-то говорит, вот она приближается, и он замечает невиданную раннее — злобу, ненависть, скорбь? Раньше она всегда смотрела на него с любовью, которую он просрал. И вот её мягкая ладошка шлепает его по щеке. Голоса его друзей сливаются в единый скрежет стервятников, и Леня не может разобрать слова. У него крутит живот, к горлу подступает тошнота, и он бежит к ванной — ей-богу, «Симс 4» какой-то. Его выворачивает, когда он опирается на раковину. Бурые струйки — оказывается, он сегодня почти не ел — втекают в прозрачные, Лёня наблюдает за ними, точно на Родосе за слиянием Эгейского и Средиземного морей, ну, хотя бы толчок в безопасности, Ева будет счастлива. Он не злится на Асю — подумаешь, пощечина, вообще не больно было, скорее унизительно, на её месте он бы вообще себя повесил на крючке для одежды, — а вот её слова ошарашили: сколько же они дурили друг друга, притворяясь, что думают только об их вечной любви?
Он судорожно вздыхает, собираясь с силами, моет руки, бросает полотенце на пол и выглядывает наружу. В зале происходит какая-то чертовщина: Ася забралась на подлокотник с ногами, Ева увещевает, что всё не так плохо, им с Лёней просто надо поговорить, а Влад советует не принимать поспешных решений, пока она не дойдёт до врача. Ася зажмуривается и мотает головой на каждую их реплику. Когда Лёня выходит, хлопнув дверью, все на него оборачиваются. Ева тут же к нему подходит и тянет за рукав:
— Ну где ты там был? — он честно отвечает: блевал. — Господи, этого ещё не хватало. Ладно. Успокой, пожалуйста, свою девушку. Она говорит, что ты её не любишь.
— В смысле «свою девушку»? — открывает глаза Ася. — Я же твоя подруга!
— Если ты так будешь себя неадекватно вести… — начинает Ева и умолкает, когда Ася вскакивает с подлокотника. Влад закрывает лицо руками.
— Тогда что? — от неё пахнет инжиром и яростью. — Перестанешь со мной дружить? Бросишь, как этот? — и ненавистью. — Правильно Влад говорил: я неадекватная, — друг стонет, что такого не говорил, но Ася его не слушает. Ева пытается её обнять, но она кричит, чтобы та к ней не прикасалась. — Сейчас я сделаю вам всем лучше, — и, оттолкнув Лёню, стремительно идёт к двери.
Ася крутит задвижку в разные стороны, дёргая за ручку и ругаясь; Лёня думает, как было бы комично, если бы замок сломался и они оказались бы заперты друг с другом. Этого не происходит, и Ася выходит, но дальше порога не идёт. Она оглядывается. Все молчат. Наконец Лёня выдавливает: «Господи, куда ты идёшь?», и она выбегает в коридор.
Они продолжают молчать. Пару раз Лёня думает что-то сказать, но не решается: всё равно ничего не поймут, единственная, кто мог, сейчас бродит бог знает где. А если она замёрзнет, она же в одной кофточке? Он снимает свою куртку с крючка и берётся за ручку.
Лёня спешно выходит в коридор, поворачивает на общий балкон и с облегчением замечает Асю, облокотившуюся на перила. Успел. Он осторожно берёт её за руку, чтобы в случае чего удержать, она не вырывается, поэтому Лёня накидывает куртку ей на плечи и обнимает за талию, представляя, что они встречают майский рассвет, ещё не привыкшие друг к другу и оттого дрожащие. Они смотрят на подёрнутое дымкой сизо-синее небо, напоминающее размешанный бетон: шесть утра, до лиловых всполохов ещё далеко, это тебе не весна и даже не Питер, впереди бесконечный декабрь, когда бледное солнце выходит на считанные часы, и его жалкое тепло, ничуть не испепеляющее снежные курганы, кажется насмешкой над летним зноем. Вдруг Ася буднично произносит:
— Знаешь, Влад сказал, что я похожа на него в девятом классе. Он сказал мне срочно идти к врачу. Я сумасшедшая, — она поворачивается, ресницы мокрые. — Тебе будет лучше без меня. Не беспокойся, тут так высоко. Мне даже не будет больно.
— Замолчи! — вскрикивает Лёня. — Не надо о таком думать. Влад же справился. И ты —
— У Влада была Ева, — всхлипывает Ася. — А ты больше не хочешь со мной быть. Ты меня разлюбил.
— Это неправда, — Господи, что за любовь устраивать сцены, он сейчас сам выпрыгнет. — Поверь, я очень тебя люблю, но… — Лёня подбирает нужные слова. — Но одно другому не мешает, — иногда у него складывалось ощущение, что его родной язык не русский, а какой-нибудь мудацкий. — Я думал, что расстояние — «и ты», но он не говорит это вслух, — не преграда для наших отношений, и мы честно пытались, но ничего не получается, сама видишь, — Ася возражает, что смысл отношений как раз-таки в преодолении трудностей. — Значит, я к ним не готов, — шмыг носом. — Жизнь не заканчивается. Ты найдёшь кого-то лучше.
— Мне больше никто не нужен, — шепчет она. — Лёня, ты же до сих пор любишь меня? — он кивает, догадываясь, к чему всё идёт. — Пожалуйста, давай попытаемся. Я не хочу тебя терять, — продолжая говорить на мудацком наречии, Лёня припоминает ей метафору с разбитой чашкой. — Боже, нет, я просто хотела, чтобы ты понял, как это абсурдно звучит. Лучше склеить любимую чашку. А сама она не склеится. Ей нужен клей, — она умоляюще на него смотрит. — Ты мне нужен. Неужели ты не хочешь попытаться?
Лёня представляет, как они мирятся, после бакалавриата съезжаются, Ася, напичканная таблетками, приходит в себя и пишет свой великий роман, а он — что будет делать он? Девушка в его сознании кажется высеченной из мрамора фигурой, а он пылью, которая пристала к изгибу шеи. Что он может ей предложить? Он же не бесприданница, чтобы его взяли просто влюбившись. Статуи созданы для Парфенона, а не трактиров. Может, когда он станет старше, он сможет оставить Асю у себя, только вот людей не откладывают на кассах.
— Ты не представляешь как, но я не могу.
— Нет, мы попытаемся. Ты мне нужен, я тебе всё отдала. Поцелуй меня, — он отодвигается. — Если ты уйдёшь, в моей жизни пропадёт смысл, — вот и угрозы пошли. — Лёня, без тебя я —
Дребезжание ручек, перешептывание и ход часов сводят его с ума. Бог с ним, что-то да он и написал, он согласен на любую оценку, лишь бы сбежать. Это ведь всего лишь тест. Даже если он ошибся — главное, что в моменте он считал это правильным, лучше написать хоть что-то, чем сдать пустой листок. Лучше разбираться с последствиями недальновидного решения, чем всю жить гадать, как сложилась бы жизнь, если бы он тогда в восемнадцать всё-таки решил уйти.
— Нет, котик, — твёрдо говорит Лёня. — Ты не представляешь, как мне тяжело, но я правда верю, что без меня тебе будет лучше. Ты и без меня сможешь дойти до врача, а потом напишешь книгу, как ты и хотела. и всё будет хорошо. Дай Бог, тебе больше не встретятся такие, как я. Я бы всё отдал, чтобы у нас был другой конец, но не могу. Лучше я останусь антагонистом в твоих книгах. Прости меня за всё. Я буду очень скучать.
Её волосы треплет ветер, они попадают ей в глаза и рот, но девушка не убирает их с лица; она напоминает утопленника, завёрнутого в тину. Ася мягко забирает свою руку из его — вот и всё, подписка закончилась, больше он никогда не почувствует нежное прикосновение её ладоней, — и прижимает её к сердцу. Она больше не плачет, и Лёне стыдно, что по его вине она стоит на продуваемом балконе бог знает где с людьми, которые её не знают, и с бывшим парнем, который не выдержал этого знания. В его груди клокочет, умоляет броситься на колени и всё поправить — она ведь не сможет без него, — но он знает, что не должен его слушать. Его чувства виноваты во всём этом кошмаре: в кои-то веки нужно полагаться на разум.
— У меня снова задержка, — невзначай сообщает девушка, словно диктор о погоде. Он жмурится и предлагает сходить к гинекологу, а сам думает, достаточно ли у Аси мозгов, чтобы в худшем случае не оставить о нём живую память. На вид, конечно, она не поправилась, но из него, как оказалось, скверный наблюдатель. — Лёня, а ты выкинешь мой рассказ, который я тебе напечатала на день рождения?
— Ты чего, нет, конечно. Он никуда не денется, — он вернётся домой и, стараясь не смотреть на буквы, запихнёт его под школьные грамоты.
Ася снимает кольцо и швыряет его вниз, поводит плечами, и куртка падает на пол. Лёня колеблется: может, дать ей время побыть наедине? Нет, ему не её жалко, а себя. Однако это не конец — ему ещё надо вернуться забрать свои вещи; неловкая же будет поездка. Зато теперь он свободен, но Лёне почему-то не хочется в эйфории бегать голым по улицам. Что, если на самом деле яд остался у него внутри, и он лишь оттолкнул от себя единственный антидот? Даже если и так, какая теперь разница. Лёня знает, что у Аси всё будет хорошо, он готовится увидеть её в шорт-листе премии «Ясная Поляна», а вот в себе он так не уверен: вернётся в Питер, сопьётся, будет встречаться с рыжими коротковолосыми девушками, которые даже не попытаются найти в куче говна его душу. Впрочем, он всё равно не заслуживал любви, что и требовалось доказать. Ася, точно агнец на закланье, обнимает себя за плечи и шепчет:
— Лёня, как ты мог меня предать?
— Я не предаю. Я передаю тебя к твоей судьбе, — Лёня целует её в щеку. — Мне там нет места.
¹ *kailo-, *kéh₂ilos. Праиндоевропейский корень со значением 'целый, неповреждённый'. От него произошли whole, wholesome, heal, holy в английском языке, а в русском — целовать, целый.